– Он тебе дал…

– Пятихатку… пятьсот фунтов, Робин, – объяснил Страйк. – Разве у вас в Йоркшире так не говорят?

– Неимоверная скупость: тебя ведь подрядили пырнуть ножом школьника, – с нажимом сказала Робин и, не дав Страйку опомниться, спросила: – Ну, как тебе Мэтью?

– Приятный парень, – на автомате солгал Страйк.

От подробностей он воздержался. Робин была далеко не глупа: Страйк и прежде отмечал у нее нюх на ложь, на любую фальшь… Тем не менее он поспешил перевести разговор на другое:

– Я вот о чем подумал: на следующий год, если мы будем в плюсе и я смогу повысить тебе оклад, надо бы взять в штат еще одного сотрудника. У меня дел по горло – так долго продолжаться не может. За последнее время сколько клиентов услышало от тебя отказ?

– Человека два-три, – холодно ответила Робин.

Заключив, что его похвала в адрес Мэтью оказалась недостаточной, но твердо решив больше не лицемерить, Страйк вскоре ушел к себе в кабинет и закрыл дверь. Впрочем, на этот раз он оказался прав лишь отчасти. Робин действительно обескуражил его ответ. Она понимала: если бы Мэтью действительно произвел хорошее впечатление на Страйка, тот ни за что бы не сказал «приятный парень». Он бы выразился так: «А что, нормальный мужик» или «Не понимаю, как ты ухитрилась такого отхватить».

Но еще сильнее задели ее и даже обидели его планы взять на работу нового сотрудника. Повернувшись к монитору, Робин стремительно и яростно, как никогда, застучала по клавишам: ей предстояло составить счет для разводящейся брюнетки на еженедельную оплату услуг сыскного агентства. До сих пор у Робин было ощущение – по всей вероятности, ошибочное, – что она здесь больше чем просто секретарша. Она помогала Страйку собрать улики, чтобы отдать под суд убийцу Лулы Лэндри, причем кое-какие сведения раздобыла самостоятельно, по собственной инициативе. Да и после этого не раз выполняла поручения, выходившие далеко за рамки секретарских обязанностей: во время наблюдения сопровождала Страйка там, где ему нежелательно было появляться в одиночку, очаровывала швейцаров, вызывала на откровенность трудных свидетелей, которых отпугивали грозная фигура и насупленная физиономия Страйка, и много раз совершала телефонные звонки от имени самых разных женщин: Страйк, с его густым басом, при всем желании не справился бы с такой задачей.

Робин считала, что и Страйк рассуждает примерно так же; время от времени он говорил: «Это полезно для отработки твоих следственных навыков», «Тебе не помешало бы овладеть техникой противодействия наблюдению» или что-то в этом духе. После того как бизнес прочно встанет на ноги (кстати, с ее помощью, если уж говорить без ложной скромности), считала она, ей будет предложен необходимый курс обучения. Но теперь выходило, что те брошенные вскользь фразы ничего не стоили – босс просто хотел погладить по головке секретаря-машинистку.

В таком случае что она здесь делает? Почему отказалась от более денежного места? (В запальчивости Робин предпочла не вспоминать, насколько отталкивающей представлялась ей работа – пусть даже хорошо оплачиваемая – в отделе кадров.)

Новый сотрудник, скорее всего, окажется лицом женского пола, обладающим всеми необходимыми навыками, а она, Робин, будет просиживать днями напролет в приемной, выполняя обязанности секретарши и телефонистки для двух начальников. Не для этого она пожертвовала приличной зарплатой, осталась работать у Страйка и тем самым создала постоянный источник напряжения в своей личной жизни.

Ровно в семнадцать часов Робин прервала печать на полуслове, надела свое неизменное пальто-тренч и ушла домой, с излишней силой хлопнув стеклянной дверью. Этот стук разбудил Страйка, который, положив голову на руки, крепко спал за письменным столом. Сверившись с часами, он убедился, что уже пять, и не понял, кого в такое время принесло к нему в контору. Тогда он выглянул в приемную, увидел, что ни пальто, ни сумки Робин на месте нет, а монитор выключен, и только теперь сообразил, что она ушла не попрощавшись.

– Ой, какие мы нежные, – с досадой буркнул он.

Робин никогда не дулась; это было одним из тех качеств, которые он в ней ценил. Ну не понравился ему этот Мэтью – и что теперь? Им вместе детей не крестить. Тихо ругнувшись, Страйк запер контору и пошел к себе в мансарду, чтобы перекусить и подготовиться к встрече с Ниной Ласселс.

12

Засунув кулаки в карманы, Страйк торопливо (насколько позволяли усталость и ноющая все сильнее культя правой ноги) шагал по темному, холодному Стрэнду в сторону Флит-стрит. Этот вечер куда приятнее было бы провести в тишине и покое своей квартирки, не раз описанной журналистами; особых надежд на сегодняшний поход он не возлагал, но зато в этой морозной дымке, почти против своей воли, снова и снова поражался извечной красоте старинного города – одного из тех мест, с которыми его связывали воспоминания детства. Морозный ноябрьский вечер стер всю туристическую мишуру: фасад таверны «Олд белл» со светящимися ромбовидными окнами излучал благородное достоинство семнадцатого века; сторожевой дракон на постаменте Темпл-бара {10} свирепым и резким силуэтом выделялся на фоне звездной черноты, а вдали, подобно восходящей луне, поблескивал купол собора Святого Павла. Когда до места встречи оставалось уже немного, на высокой кирпичной стене появились имена, выдающие чернильное прошлое Флит-стрит: «Пиплз френд», «Данди курьер», но вообще журналистскую братию, включая Калпеппера, давно вытеснили отсюда в Уоппинг и Кенэри-Уорф. Теперь в этом районе царствовала юстиция: на проходящего мимо сыщика взирал Королевский суд – верховный храм его ремесла.

В таком великодушном и непонятно сентиментальном настроении Страйк перешел через дорогу – туда, где у входа в «Старый чеширский сыр» желтел круглый фонарь, – и, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, двинулся по узкому проходу к дверям.

Тесный, обшитый деревянными панелями вестибюль, украшенный старинными картинами маслом, вел в небольшой основной зал. Страйк еще раз пригнулся, прошел под выцветшей доской с надписью: «Бар только для мужчин» и сразу заметил, что ему восторженно машет миниатюрная бледная девушка с огромными карими глазами. Кутаясь в черное пальто, она сидела у камина с пустым бокалом в хрупких белых руках.

– Нина?

– Я сразу поняла, что это вы: Доминик очень точно вас описал.

– Вы позволите вас угостить?

Она выбрала белое вино. Себе Страйк взял пинту «Сэма Смита» и втиснулся на неудобную деревянную скамью рядом с девушкой.

По залу гулял лондонский говорок. Будто читая мысли Страйка, Нина сказала:

– Это до сих пор самый настоящий паб. Только те, кто сюда не заходит, считают, что его оккупировали туристы. Здесь ведь бывали и Диккенс, и Джонсон, и Йейтс… Обожаю это место.

Она просияла, и Страйк ответил ей искренней теплой улыбкой, подогретой несколькими глотками пива.

– Далеко отсюда до вашей работы?

– Минут десять пешком, – ответила она. – У нас офис в двух шагах от Стрэнда. Новое здание, на крыше сад. Сегодня будет холодина, – добавила она, заранее содрогаясь и поплотнее запахивая пальто. – Но у начальства есть предлог не арендовать банкетный зал. Издательский бизнес переживает нелегкие времена.

– Вы упоминали, что «Бомбикс Мори» создал какие-то сложности, так? – Страйк вытянул под столом протезированную ногу и приступил к делу.

– Сложности – это очень мягко сказано, – заметила Нина. – Дэниел Чард рвет и мечет. Из Дэниела Чарда не принято делать негодяя, да еще в грязном пасквиле. Не положено, и все. Ни-ни. Это плохая идея. Он – неординарная личность. Говорят, его затянул семейный бизнес, но на самом деле он мечтал стать художником. Есть в нем что-то от Гитлера, – посмеялась она.