– Вас можно понять, – солгала Робин, которой такие рассуждения казались нелогичными, даже параноидальными, но в этом ей виделись последствия общения с Оуэном Куайном.

– Она прямо с катушек сорвалась – сама не знала, что делает, – объяснила Кэтрин; в ее взгляде читалось укоризненное сочувствие к подопечной. – У Пип крутой нрав.

– В данном случае это можно понять, – еще раз покривила душой Робин. – Так вы не против, если я позову Корморана… то есть Страйка? Чтобы он к нам присоединился?

Она уже достала из кармана мобильный и увидела сообщение:

В ответ Робин написала:

На самом деле она уложилась в три минуты. Когда Страйк наконец постучался в квартиру, Кэтрин, смягчившись от искренности Робин и от общей атмосферы взаимопонимания, уступила желанию встревоженной Пиппы узнать самое плохое и почти с готовностью открыла входную дверь.

С появлением Страйка в гостиной сразу стало тесно и будто бы воцарилось непрошеное мужское начало. Рядом с Кэтрин сыщик выглядел исполином; когда она торопливо убрала с кресла елочные игрушки, даже кресло как-то съежилось. Пиппа отошла к дальнему концу дивана и примостилась на подлокотнике, бросая на Страйка вызывающие и вместе с тем испуганные взгляды.

– Выпьете чего-нибудь? – процедила Кэтрин, разглядывая тяжелое пальто Страйка и ботинки сорок шестого размера, прочно стоящие на ее ковре с завитушками.

– Чашку чая – с удовольствием, – сказал гость.

Кэтрин ушла в свою крошечную кухоньку. Оставшись наедине со Страйком и Робин, Пиппа задергалась и поспешила следом.

– Ты здорово сработала, – шепнул Страйк, повернувшись к Робин, – если здесь уже предлагают чай.

– Она очень гордится своей принадлежностью к писательской братии, – еле слышно выдохнула в ответ Робин, – значит, мол, она понимала его, как никто…

Но тут Пиппа принесла коробку дешевого печенья, и Страйк со своей помощницей тотчас же умолкли. Пиппа опять села на подлокотник и продолжила стрелять в сторону Страйка косыми испуганными взглядами, совсем как у них в офисе, когда она с оттенком театральности втягивала голову в плечи.

– Вы очень добры, Кэтрин, – сказал Страйк, когда она внесла в гостиную чайный поднос.

На одной из кружек Робин прочла: «Не топорись, исправляй очепятки».

– Это мы еще посмотрим, – отбрила Кент, сложив руки на груди и гневно глядя на него сверху вниз.

– Кэт, ты присядь, – вкрадчиво обратилась к ней Пиппа, и Кэтрин неохотно опустилась на диван между ней и Робин.

Первоочередной задачей Страйка было сохранить хрупкое доверие, которого добилась Робин; лобовая атака была здесь недопустима. Поэтому он пустился в рассуждения, вторя словам Робин о том, что основания для ареста Леоноры и имеющиеся на данный момент улики сейчас пересматриваются; он избегал прямых упоминаний полиции, но каждой фразой давал понять, что Центральное управление обратило свой взор на Кэтрин Кент. Во время его разглагольствований вдалеке завыла сирена, и Страйк еще раз подчеркнул, что он лично уверен в невиновности Кэтрин Кент, но видит, что следственные органы не разглядели и уж тем более не сумели использовать ее потенциал.

– Что ж, тут вы, пожалуй, правы, – сказала Кент. От его слов она не то чтобы расцвела, но немного расслабилась и, взяв кружку с надписью «Не топорись», презрительно бросила: – Их интересовала только наша интимная связь.

Как помнилось Страйку из рассказа Энстиса, Кэтрин сама, без всякого принуждения, выдала массу информации на эту тему.

– Меня ваша интимная связь не интересует, – заверил ее Страйк. – Все дело в том, что… извините за грубость… дома он не получал желаемого.

– Да он с ней много лет не спал, – заявила Кэтрин.

Робин вспомнила фотографии связанного Куайна, которые видела в спальне Леоноры, и опустила взгляд на свою чашку.

– У них не было ничего общего. Он даже не мог побеседовать с ней о своих произведениях – она на такие вещи не разменивалась, просто плевала. Он нам рассказывал – подтверди, Пиппа, – что жена толком не прочла ни одной его книги. Ему остро не хватало творческого общения. А со мной он мог сколько угодно говорить о литературе.

– И со мной тоже. – У Пиппы вдруг развязался язык. – Знаете, его интересовало становление идентичности, он мог часами беседовать со мной, чтобы понять, каково это – родиться не тем…

– Да, он признавался мне, что для него это большое утешение – перемолвиться словом с теми, кто понимает его творчество, – громко сказала Кэтрин, чтобы заглушить Пиппу.

– Еще бы! – покивал Страйк. – А полицейские, надо думать, об этом даже не спросили?

– Ну, они спросили, где мы с ним познакомились, и я рассказала: на его семинаре по литературному мастерству, – ответила Кэтрин. – Наше сближение произошло постепенно: он заинтересовался моим творчеством…

– Нашим творчеством, – тихонько поправила Пиппа.

Кэтрин говорила долго. Страйк кивал, старательно изображая интерес к постепенному сближению наставника и ученицы; Пиппа, судя по всему, вечно ошивалась рядом с Куайном и Кэтрин, отлипая от них только у порога спальни.

– Я пишу фэнтези с изюминкой, – объявила Кэтрин; Страйк с удивлением и легкой иронией отметил, что она заговорила, как Фэнкорт: шаблонными, отрепетированными фразами.

Попутно он решил, что это, по-видимому, характерно: люди, которые в одиночестве часами корпят над своими сочинениями, во время перерыва на кофе репетируют рассказы о себе; не зря же Уолдегрейв поведал, что Куайн, по собственному беззастенчивому признанию, устраивал в постели ролевые игры, пользуясь шариковой ручкой вместо микрофона.

– Это фэнтези-дефис-эротика, но вполне крепкая проза. И вот вам традиционные издательства: когда появляется нечто новаторское, никто не хочет рисковать своими деньгами – написанное должно укладываться в определенные торговые категории, а если ты соединяешь несколько жанров, если твоя работа выделяется из общего ряда, никто не рискует тебя печатать… Я знаю, что Лиз Тассел, – Кэтрин произнесла это имя брезгливо, как название инфекции, – внушала Оуэну, будто для моей работы нет конкретной ниши. Хорошо еще, что существует возможность независимой публикации, свобода…

– Вот-вот, – вставила Пиппа, которой не терпелось заявить о себе, – это правда, независимая публикация открывает дорогу жанровой прозе…

– Я не пишу жанровую прозу, – слегка нахмурилась Кэтрин, – в том-то все и дело…

– …но Оуэн считал, что мои мемуары лучше публиковать традиционным образом, – продолжила Пиппа. – Знаете, он всерьез интересовался вопросами гендерной идентичности и раскрыв рот слушал, что мне довелось пережить. Я познакомила его с другими транссексуалами, и он пообещал замолвить за меня словечко издателю, поскольку считал, что при условии грамотной раскрутки эта тема, которая до сих пор считается…

– Оуэн был в восторге от «Жертвы Мелины», он с нетерпением ждал каждой следующей главы. Стоило мне поставить точку, как он буквально рвал текст у меня из рук, – громко сказала Кэтрин, – и убеждал, что…

Кэтрин прервалась на полуслове. Пиппа, которая раскраснелась от досады из-за невозможности высказаться, до смешного побледнела. Обе они, как поняла Робин, вдруг сообразили, что Куайн, рассыпаясь в комплиментах, поощрениях и нарочитых проявлениях интереса, тайком строчил на допотопной электрической машинке свой роман с непотребными образами Эписин и Гарпии.

– Значит, он рассказывал вам о своей книге? – уточнил Страйк.

– Совсем немного, – уныло выдавила Кэтрин Кент.

– Вы, случайно, не знаете, как долго он трудился над последней книгой – «Бомбикс Мори»?

– Сколько я его знала, – ответила Кэтрин.

– И что Оуэн вам рассказывал?

В разговоре наступила пауза. Кэтрин и Пиппа переглянулись.